Лингвофричество
“”диалог между Настоящим Ученым (НУ) и Мини-Фоменко (МФ) в стиле Эразма Роттердамского:
НУ: Женщина по-японски - onna. |
| —Превед драгукину |
Лингвофричество или лингвистическое фричество (от лат. lingua — язык и фричество) — совокупность лженаучных идей, теорий и представлений в области лингвистики — науки о естественном человеческом языке вообще и о всех языках мира как индивидуальных его представителях. Является одним из популярных видов лженауки. Часто, хотя и не всегда, является продолжением расово-шовенистических идей и пересекается с историко-фрическими теориями.
Лингвофричеством профессионально занимаются лжеучёные-лингвофрики.
Характерные черты лингвофриков
Характернейшим свойством лингвофрика является принципиальная нестрогость всего, что он делает.
В отличие от настоящего лингвиста, который считает себя обязанным при анализе происхождения некоторого слова дать точное объяснение каждой фонеме в его составе, лингвист-лингвофрик никогда не проявляет подобной требовательности к себе.
Например, он считает вполне допустимым, чтобы вместо ожидаемого б в разбираемом им слове выступало в, или п, или ф; вместо т — д, или ц, или с, или з, или ж, или ш. При сравнении слов какие-то буквы он считает возможным отбрасывать, то есть не принимать во внимание, какие-то другие, напротив, домысливать; он легко допускает перестановку букв и т. п.
Очевидно, что при таких безбрежных степенях свободы у лингвофрика нет никаких препятствий к тому, чтобы сравнивать (и отождествлять) практически что угодно с чем угодно — скажем, пилот и полёт, саван и зипун, сатир и задира и так далее до бесконечности.
Лингвофрик катастрофически не замечает того, что его способы действия позволяют дать не только то решение, которое он предлагает, но и множество других, его совершенно не устраивающих, но столь же допустимых с точки зрения его методики. Никакого ответа на вопрос, почему он выбрал именно это решение среди десятков возможных, кроме «я так вижу» или «это я угадал», он дать не может.
Вообще, лингвофрикам чужд главный принцип науки как таковой — требование доказать выдвигаемое утверждение или по крайней мере предъявить веские аргументы в его пользу, которые показали бы его предпочтительность перед конкурирующими версиями. Любителю совершенно достаточно того, что, по его мнению, «так могло быть».
Любители не знают главного принципа фонетической эволюции. Более того, они не хотят его знать, даже если им его формулируют и разъясняют, — потому что он немедленно становится непреодолимым препятствием на пути их фантазерства. Они любят подавать свои фантазии как что-то новое в изучении языка. В действительности же нынешние лингвофрики в точности продолжают наивные занятия своих предшественников XVIII века. Их просто никак не коснулись великие открытия XIX века в области исторической лингвистики.
Мифы любительской лингвистики
В среде лингвофриков широко распространен целый ряд совершенно фантастических, не опирающихся ни на какие реальные факты идей относительно свойств языка, которые можно назвать мифами любительской лингвистики.
Первый из таких мифов — это то, что гласные можно вообще не принимать во внимание, достаточно взять так называемый костяк согласных. Над этим принципом лингвофриков ХVIII века издевался уже Вольтер, говоря, что их наука состоит в том, что гласные не значат ничего, а согласные очень мало.
При этом мало кто из любителей удерживается от ссылки — не имеющей решительно никакого отношения к делу и к тому же еще и неверной — на то, что в древних письменностях гласные якобы никогда не писались.
Очевидно, что этот миф на порядок расширяет возможности для полета фантазии. Например, ничто не мешает любителю объявить первоначально тождественными слова мир, мэр, мор, мера, море, умора, амур, эмир и т. д.
В действительности изменения гласных подчинены столь же строгим закономерностям, как и у согласных, только более сложным. Эта сложность определяется тем, что в сфере гласных фонетические переходы обычно более многочисленны и более дробно дифференцированы по позициям, а также тем, что во многих языках существует система чередований гласных.
Написание важнее звучания
Следующий миф любительской лингвистики — это приоритет письма перед звучащей речью. Для лингвофрика написание первично, а звучание вторично: «это то, как прочли слово». Многие слова, по мнению лингвофриков, возникли из того, что кто-то неправильно прочел некоторое другое слово.
Лингвофрик настолько привык к своему умению читать и к своей жизни среди письменных текстов, что он уже не в состоянии осознать, что в истории человечества письменность была уделом совершенно ничтожной части умеющих говорить.
Любой живой язык — это средство устного общения, тогда как письменная форма на протяжении последних, скажем, четырех тысяч лет (за вычетом последних двух веков) существовала никак не более чем для одной сотой части языков, а доля грамотных людей в составе человечества была, вероятно, еще в тысячу раз меньше.
Представление о приоритете письменного языка над устным — яркий пример того, насколько независим лингвофрик от фактов.
Обратное прочтение
На представлении о приоритете написания основан один из самых невежественных, однако же чрезвычайно распространенных, мифов любительской лингвистики — миф о так называемом «обратном прочтении» слов. Нет, вероятно, ни одного лингвофрического сочинения, где не использовалась бы эта идея.
Этот миф состоит в том, что кто-то может прочесть слово задом наперед, и результат может войти в язык в качестве нового слова. Например, вместо собака появится акабос, вместо Тула — Алут, вместо Мадрид — Дирдам и т. д.
Как заверяют нас лингвофрики, такое легко может случиться, например, с арабом или этруском, поскольку в их письменности слова читаются справа налево. Например, араб якобы видит запись Тула и читает ее привычным для себя способом как Алут. И таким путем якобы может возникнуть новое слово, которое станут употреблять как новое название города.
Эти заявления нелогичны, араб не знающий русский язык не может вообще прочитать написанное слово Тула. Если его записал другой араб, то он сделал это, естественно, арабскими буквами и в арабском порядке, то есть справа налево. Никакому «обратному прочтению» в этом случае неоткуда взяться.
Если это слово написал русский, то он записал его кириллицей, если, скажем, англичанин, то латиницей — в обоих случаях, разумеется, слева направо. Но ведь простой араб не знает кириллицы и латиницы. Если же он не простой араб, а такой, который обучен кириллице или латинице, то его, естественно, должны были обучить также и тому, в каком направлении читаются буквы другого языка.
Единственный персонаж, который устроил бы такого лингвофрика, — это такой араб, который выучил кириллические или латинские буквы, но не подозревает о том, что они читаются слева направо. Реален ли такой персонаж? Практически, конечно, нет. Но давайте всё же допустим, что в качестве редчайшего отклонения от нормы один такой человек на миллион арабов, может быть, и найдется. И вот именно этот недоучка однажды увидел где-то написанное по-русски слово Тула и прочел его как Алут. Мог ли он при всей своей недоученности всё-таки каким-то образом понять, что это не что-нибудь, а название города? Конечно, нет.
В рассуждениях лингвофриков «обратное прочтение» — это событие, которое на каждом шагу происходит в истории слов и порождает в языке «слова-перевертыши». И весьма примечательно, что лингвофрики быстро перестают прикрывать «обратное прочтение» апелляцией к неким восточным языкам, где читают справа налево, а начинают использовать эту операцию просто как удобный рабочий инструмент везде, где им нужно получить для слова другой внешний вид. Например, точно такое же «обратное прочтение» у них постоянно случается и просто в рамках русского или английского языка.
В реальной истории языков (каких угодно) не известно ни единого примера того, чтобы слово, вошедшее в живой язык, происходило из обратного прочтения чего бы то ни было. И вообще слова живого языка не возникают из письменного источника (научные термины нынешних наук не в счет). Миф об обратном прочтении ярче всего остального свидетельствует о том, в каком полностью выдуманном мире, никак не соприкасающемся с реальностью языка, живет лингвофрик.
Примеры лингвофрических построений
Свобода в замене одних звуков на другие сочетается у них с поразительно нелепыми выдумками о том, как возник смысл того или иного слова.
Например, мы читаем, что слово маска произведено от глагола мазать, — это якобы «нечто намазанное на лицо». Хотя достаточно заглянуть в словарь Фасмера, чтобы узнать, что слово маска пришло в русский язык из немецкого Maske или французского masque.
К глаголу мазать любитель возводит и слово помада, поскольку, по его утверждению, «имелся и переход з в д», — хотя из того же словаря Фасмера нетрудно узнать, что слово заимствовано (через немецкое посредство) из французского pommade.
Лингвофрик возражают на этот аргумент: «Ну и что из того, что в словаре Фасмера про слово помада сказано именно так? У Фасмера одна гипотеза, а здесь перед нами другая. Чем она хуже?»
Это чрезвычайно характерное возражение со стороны тех, кому кажется, что по любому вопросу ничего нельзя сказать, кроме того, что есть такое мнение, а есть другое мнение. Поэтому в этой статье этот пример разбираем в качестве образца подробно.
Во французском языке слово pommade прозрачным образом членится на корень pomm- (pommе ‘яблоко’) и суффикс -ade, то есть ясен первоначальный смысл «паста, полученная из яблок» (известно, что вначале данный вид мазей изготавливали именно из яблок). При заимствовании в русский язык французского слова такого фонетического состава, судя по другим словам с аналогичной историей (баллaда, блокaда, бригaда, рулaда и т. п., мармелaд, маскарaд и т. п.), должно было получиться помaда или помaд. Один из этих двух вариантов мы реально и видим. Таким образом, объяснение Фасмера находится в согласии с ситуацией как во французском, так и в русском языке.
Сравним с этим гипотезу лингвофрика о том, что слово помада — русского происхождения, с корнем маз-.
Прежде всего, заявление «имелся и переход з в д» ложно. Такого перехода в русском языке не существовало — замену воображаемого помаза на помада можно оценивать только как уникальное искажение, не имеющее никаких аналогий и никакого объяснения.
Далее, при принятии данной версии французское pommade придется объяснять либо как поразительную случайность, либо как заимствование из русского.
Если же это заимствование из русского, то, во-первых, придется признать, что в данном случае заимствование слова шло не в том хорошо известном направлении, в котором распространялись в Европе новшества косметики, а в противоположном. Во-вторых, ничем, кроме некоей фантасмагорической случайности, невозможно будет объяснить тот факт, что взятое из русского языка слово вдруг оказалось легко членимым на французский корень и французский суффикс, да еще при этом корень (pomm-) совпал с названием того плода, из которого помаду реально изготавливали.
Вот еще несколько примеров любительских этимологий, уже без подробного разбора:
солнце — это сол-неси, то есть ‘несущее силу’ (конечно, сол- и сил-а — это отнюдь не одно и то же по звучанию, равно как -нце и неси, но для любителя это сущая мелочь);
солнце — это со-лън-ц-е, то есть нечто маленькое (ввиду уменьшительного суффикса -ц-е), совместное (со-) с луной (лън-);
Бразилия — это брез-или, то есть брег + ил (‘берег илистый’);
Венесуэла — это венец вел-икий (частью -икий нужно пренебречь);
молоко — это «то, что мелют, доводят до состояния, когда оно мелко (то есть размолото), а когда это мелко кладут в воду, получают млеко, то есть молоко (взвесь размолотого в воде)»;
один из авторов утверждает, что в корне лон был заключен смысл ‘жидкость, вода’, что видно, по его мнению, из слов: Лена — ‘река’, во-лън-а — ‘прибыль воды’, лён — ‘растение, погруженное в воду’ (при отбеливании), лень — ‘состояние приятной расслабленности от погружения в воду’.
История
Термин «этимология» зародился еще во времена древнегреческих стоиков, приписывается Хрисиппу (281/278 до н. э. - 208/205 до н. э.). Древнеримский грамматист Варрон (116 — 27 гг. до н. э.) определял этимологию как науку, которая устанавливает «почему и отчего появились слова»[1].
До появления сравнительно-исторического метода большинство этимологий носило совершенно фантастический характер. Русский поэт и филолог XVIII века В.К. Тредиаковский (1703 —1769) считал, что название страны Норвегия есть искаженная форма слова «наверхия», так как эта страна расположена наверху географической карты, а название Италия восходит к слову «удалия», потому что страна эта на много верст удалена от России. Подобные «штудии» вынудили Вольтера (1694 — 1778) сказать, что «этимология - это наука, в которой гласные не весят ничего, а согласные – очень мало»[2]. Инструментарий этимологии дал сравнительно-исторический метод - совокупность приемов, позволяющих доказать родство языков и выявить факты их древнейшей истории[3].
Начало сравнительно-историческому языкознанию было положено в XVIII веке Уильямом Джонсом, которому принадлежат следующие слова:
Санскритский язык, какова бы ни была его древность, обладает удивительной структурой, более совершенной, чем греческий язык, более богатой, чем латинский, и более прекрасной, чем каждый из них, но носящей в себе настолько близкое родство с этими двумя языками как в корнях глаголов, так и в формах грамматики, что не могло быть порождено случайностью, родство настолько сильное, что ни один филолог, который занялся бы исследованием этих трех языков, не сможет не поверить тому, что они все произошли из одного общего источника, который, быть может, уже более не существует. Имеется аналогичное обоснование, хотя и не столь убедительное, предполагать, что и готский и кельтский языки, хотя и смешанные с совершенно различными наречиями, имели то же происхождение, что и санскрит.
Дальнейшее развитие науки подтвердило правильные высказывания У. Джонса.[4]
Таким образом, лингвофричеством можно считать работы по этимологии, содержащие произвольные трактования происхождения слов, написанные после появления сравнительно-исторического метода.
Две стратегии дилетантизма
По способу пропаганды своих домыслов лингвофрики делятся на две категории.
Большинство из них прилагает все усилия к тому, чтобы казаться наукой, и именно так себя называет. Между прочим, отсюда можно заключить, что психологические позиции науки пока еще всё же относительно крепки в обществе. Средний читатель хочет думать, что то, что ему понравилось в телевизоре, в книге или в интернете, это не вольные фантазии, а наука — пусть не признаваемая косными академическими авторитетами, но именно наука. И чтобы привлечь и повести за собой такого читателя, лингвофрик будет с напором настаивать на том, что он сказал новое слово в науке или даже открыл новую науку.
И на этом пути, конечно, для него очень важно обесценить в глазах читателя профессиональную науку, изобразить всю ее как скопище косных догм, совершенно ненужных свободно мыслящему читателю нашего времени. Поэтому весьма часто лингвофричество бывает агрессивным, оно использует принцип «нападение — лучшая защита»: позиция профессионалов объявляется устаревшей наукой или даже прямо лженаукой, а сами они — косными, закрытыми для всего нового, верящими лишь высказываниям авторитетов, защищающими честь мундира и т. п.
Но ныне появилась и другая категория лингвофриков — те, кто открыто заявляет, что их утверждения о языке не относятся к науке, а основаны на интуиции, озарении, сердечном чувстве. Традиционную науку они ниспровергают с не меньшим напором, чем первые, но уже как бездушную, не заботящуюся о чувствах народа и тому подобное.
Внешние ссылки
- О профессиональной и любительской лингвистике, А.А. Зализняк
Примечания
- ↑ Шулежкова С.Г. История лингвистических учений.-М.,2008. С.23
- ↑ Шелепова Л.И. Русская этимология.- М., 2007. С.21.
- ↑ Я. Гримм, Ф. Бопп, Р. Раск, А.Х. Востоков и др.
- ↑ Сравнительно-историческое языкознание